Метка: Преступность

Если вы являетесь соучредителем публичной компании, покидаете ее, но сохраняете акции на десятки миллионов долларов, а затем совершаете убийство, а потом, в период между совершением убийства и арестом за него, продаете часть акций, а затем вас арестовывают, и акции падают, потому что люди говорят: “Е-мое, у них соучредитель – гребаный убивец!”, то возникает резонный вопрос: совершили ли вы акт инсайдерской торговли и грозит ли вам срок еще и за это? Очевидно, что убийство – это более серьезная проблема, но если вы продали акции до выхода новостей о вашем преступлении, новости заставили акции компании упасть, а вы, по сути же, знали об этих новостях заранее, то это очень и очень похоже на инсайдерскую торговлю, да?

В мае на аукционе Christie’s картина Sugar Shack (1976) художника Эрни Барнс (1938-2009) ушла с молотка за 15,3 млн долларов. Ну и что в этом такого? Копейки. Тот же портрет Монро от Уорхола там же был продан за $195 млн. Примечательно здесь то, что изначально возможную цену продажи оценивали лишь в 150-200 тысяч долларов. Т.е. практически она продалась в 70-100 раз дороже ожидаемой цены. Это впечатляет на рынке. А вот портрет Монро даже не дотянул до ожидаемой суммы.

Про дерзость и организованность преступников, торгующих награбленными на территории бывшей Югославии археологическими артефактами и антиквариатом. Криминолог Сэмом Харди провел исследование (опубликовано в Journal of Computer Applications in Archaeology), где он собрал и проанализировал данные из открытых источников, а также с таких платформ, как Facebook, Instagram, Etsy и eBay, чтобы изучить, как онлайн-сообщества поддерживают, поощряют и облегчают разграбление археологических объектов.

Это реальная и трудная проблема. Если вы являетесь генеральным директором публичной компании (или где-то там затесались в руководстве), то каждую минуту каждого дня вы знаете об этой компании больше, чем любой средний розничный инвестор. Если бы стандартом было «вы вообще никогда не сможете продавать акции, если знаете что-то, чего не знает общественность», то вы никогда и не смогли бы продать акции и не впутались бы в проблемы. Может быть, это и было бы хорошо. Возможно, правилом должно быть «никто, кто работает в публичной компании, не может покупать или продавать акции этой компании, пока не покинет компанию». Но это как-то жестко, не? И лишает стимула.

Люди не принимают лучшие решения, когда им дают больше данных, так почему же мы предполагаем, что это сделает ИИ? В реальной жизни лица, принимающие решения, оптимизируют свои действия для экономии усилий. Полная ситуационная осведомленность менее желательна, по сравнению с наличием инструментов, облегчающих командные усилия, которые ведут к принятию решения. В конце концов, о решениях часто судят по результатам, которые включают в себя немного удачи, а также правильный анализ. До того, как эти результаты будут реализованы, даже самая тщательная и выверенная стратегия, подкрепленная абсолютными лучшими данными, не может дать гарантии, и все участники знают это. По этой причине процесс принятия решения в меньшей степени связан с объективным анализом данных и в большей степени с активными переговорами между заинтересованными сторонами с различными допусками к риску и с различными собственными приоритетами. Данные используются не для понимания того, что они могут предложить, а в качестве щита для защиты заинтересованных сторон от последствий результатов принятых решений. Совершенная информация — если она вообще достижима — либо не приносит никакой пользы, либо фактически снижает качество решений, увеличивая уровень шума. Это кажется невероятным, ведь совершенная информация должна автоматически улучшать процесс принятия решений, не так ли? Но это не так, потому что дополнительная информация редко меняет организационную политику, лежащую в основе принятия решения.