Биотехнологическая индустрия, несмотря на свои обещания, сталкивается с серьезными преградами на пути к созданию компаний-гигантов стоимостью в триллион долларов. Почему «триллионных» биотехов пока не существует, а количество миллиардеров в отрасли незначительно?
— Индустрия разработки лекарств страдает от постоянного снижения отдачи от вложенных средств. На каждый потраченный миллиард долларов на исследования и разработки (R&D) одобряется все меньше новых лекарств. Рентабельность инвестиций для крупных фармацевтических компаний уже опустилась ниже уровня окупаемости, что означает, что новые инвестиции в R&D не создают, а разрушают ценность. Эта тенденция указывает на фундаментальную проблему «сжатия» индустрии. Доходность инвестиций в исследования и разработки у крупнейших 20 фармкомпаний с 2019 по 2022 год упала ниже стоимости капитала. Иными словами, индустрия остается прибыльной в целом, но каждая новая потраченная на разработку сумма создает меньше ценности, чем раньше, и накапливать прибыль все труднее.
— За всю историю только три лекарства — Humira (используется в основном при аутоиммунных заболеваниях), Keytruda (применяется для лечения разных видов рака) и вакцина Pfizer от COVID — смогли выйти на продажи в 20 млрд долларов в год. Но ни одна биотехнологическая компания еще не приблизилась к капитализации в триллион. Популярные подходы вроде исследований генетики человека, повторного использования уже известных препаратов или применения искусственного интеллекта звучат многообещающе, но на деле почти никогда не дают настоящих прорывов.
— Использование данных о генах человека помогает лучше выбрать, на что именно должно действовать новое лекарство. Если есть доказанная связь между изменением в ДНК и болезнью, шанс, что препарат дойдет до одобрения, примерно в два раза выше. Это очень важно, потому что разработка одного лекарства обычно стоит больше 2 миллиардов долларов. Самые надежные «подсказки» дает так называемая высокая пенетрантность — когда генетическая мутация почти всегда приводит к болезни. Чаще всего это встречается при редких заболеваниях.
— Однако, использование генетических мишеней имеет значительные ограничения. Такие мишени часто связаны с очень редкими заболеваниями или состояниями с невысокой потребностью в лечении, что ограничивает их коммерческий потенциал. Компании, фокусирующиеся только на редких болезнях, могут столкнуться с финансовыми трудностями и даже крахом, несмотря на разработку эффективных лекарств для маленьких групп пациентов. Также важно отметить, что в онкологии и заболеваниях центральной нервной системы (ЦНС) генетические подходы пока не доказали свою эффективность.
— Будущее этой области связано с поиском редких генетических вариантов, которые могут объяснять развитие распространенных болезней, но пока плохо изучены. Еще одна перспективная идея — так называемые «n=1 испытания»: когда для человека с уникальной, очень редкой мутацией создается индивидуальное лечение, но при этом части такой терапии можно потом использовать и для других пациентов. Важная задача на будущее — научиться эффективно доставлять лекарства в мозг, преодолевая защитный барьер между кровью и нервной системой.
— Идея использования уже существующих лекарств для новых целей очень привлекательна. Она позволяет пропустить ранние, высокорискованные этапы разработки. Именно благодаря случайным открытиям были найдены новые применения для Виагры и Миноксидила. Виагра изначально разрабатывалась для сердца, но случайно обнаружили, что она улучшает эрекцию — и это стало ее основным применением. Миноксидил сначала был средством для снижения давления, но пациенты заметили рост волос, что привело к созданию лекарства против выпадения волос.
— Несмотря на привлекательность, систематические попытки рационального перепрофилирования лекарств показывают низкую эффективность. Скрининг старых баз данных лекарств для новых болезней не привел к одобрению ни одного препарата. Даже целенаправленные масштабные усилия, как во время пандемии COVID-19, имели крайне низкий процент успеха — всего 1.6%. Крупные инвестиции в платформы ИИ для перепрофилирования также пока не дали значимых результатов.
— Более успешным может быть подход компаний, которые сосредоточены на приобретении уже разработанных, но «отложенных» активов с доказанным клиническим потенциалом. Такие компании минимизируют научные риски, опираясь на существующие данные, а не на поиск принципиально новых механизмов.
— Искусственный интеллект привлекает огромные инвестиции в биотехнологии, особенно на преклинических этапах, обещая ускорить и удешевить процесс. Например, Xaira получила миллиард долларов на начальном раунде, Isomorphic — 600 миллионов, EvolutionaryScale — 142 миллиона, а InceptiveBio — 100 миллионов, и это лишь некоторые примеры. ИИ действительно может быть полезен для поиска и оптимизации молекул. Однако, 80% всех затрат и времени приходятся на клинические испытания. Основная проблема в том, что большинство данных для обучения ИИ пока что преклинические и не могут точно предсказать эффективность у человека, особенно для сложных возрастных заболеваний, которые не полностью воспроизводятся на животных моделях.
— Истинный прорыв ИИ в биотехе произойдет только тогда, когда он сможет надежно прогнозировать, как лекарство сработает в организме человека. Это самая большая и сложная задача, в которой пока что наблюдается минимальный прогресс. Реальная оценка потенциала ИИ-биотехов станет возможной не раньше 2027 года, когда будут доступны первые результаты Фазы 2 клинических испытаний, критически важного этапа проверки.
— Фармацевтическая индустрия действительно может сильно вырасти только если создавать препараты, которые нужны огромному числу пациентов. А такие лекарства чаще всего связаны с возрастными заболеваниями, потому что старение неизбежно для всех. Это болезни сердца, диабет, артрит, деменция и другие проблемы, которые чаще проявляются с возрастом. Другими словами, индустрии выгодно разрабатывать именно массовые лекарства для возрастных болезней, потому что они нужны миллионам людей, а значит рынок огромный. При этом подход к лечению возрастных болезней становится одной из главных точек роста биотеха и фармацевтики.
— Однако традиционные подходы к разработке лекарств плохо работают для этих болезней. Например, генетические мишени часто неэффективны на поздних стадиях, а простые решения (как удаление бляшек при болезни Альцгеймера) не приводят к улучшению состояния.
— Для борьбы с возрастными заболеваниями требуются совершенно новые, более сложные подходы, включая таргетированную доставку в стареющие органы, клеточное программирование и редактирование генов. Без таких прорывов, создание «триллионной» биотехнологии останется в области фантастики.
— Во всех индустриях бывают периоды застоя, пока не появляется новый подход: электричество нуждалось в сетях передачи, компьютеры — в операционных системах, авиация — в реактивных двигателях. Для биотеха пока не ясно, откуда придет следующий прорыв: новые методы лечения, новые регуляторные подходы или новые способы проверки эффективности на людях. Но можно очертить границы будущего: производство и испытания должны становиться дешевле с каждым циклом, регуляции — более гибкими, процессы одобрения — прозрачными и предсказуемыми, а новые лекарства должны открывать реально новую биологию, а не просто улучшать старые решения. Пока эти новые парадигмы не появятся, построение «триллионного» биотеха будет похоже на логику Льюиса Кэрролла: мы бежим изо всех сил, чтобы оставаться на месте, и должны бежать вдвое быстрее, чтобы реально продвинуться.